Шубин не уходит из рабочих

Люди трудовой славы. Сначала, два  случайных вроде бы эпизода.

В Ленинграде, на заводе «Русский дизель» к токарю-расточнику подо­шел явно приезжий человек и начал подавать советы. Токарь недруже­любно оглядел гостя: костюм, галстук, очки.

—  Много вас тут учить-то, — бро­сил он, — встань да сам и сделай.

Гость скинул пиджак, взял рез­цы, заправил их по-своему, запустил станок в таком режиме резания, что хозяин замахал руками:

— Останови, развалится, он к та­ким нагрузкам не приучен!

—      Ничего, у меня  такой же, — ска­зал гость. — Приучил.

…В Чите, на физико-математиче­ском факультете педагогического института закончились государствен­ные экзамены студентов-заочников. Новоиспеченные специалисты разъе­хались по городам и весям. А че­рез год случай свел двоих на цент­ральной площади областного центра.

—  Где уж там творить, круговерть — программа, часы, педсоветы, ин­спекции  районо.    Свету  белого    не видно… А ты как? — отдавая долг вежливости,   поинтересовался     бывший однокашник.

—  А я? Ничего. Диссертацию го­товлю.

—  Работа, стало быть,  как гово­рится,    непыльная,    позволяет,    — понимающе  заметил  сельский  прос­ветитель и, вдруг заторопившись, вя­ло попрощался и пошел своей доро­гой.

В Иркутске, в книжном издатель­стве готовится к печати рукопись под названием «Реформа в рабочей спецовке». Автор ее не новичок, впервые взявшийся за перо. В раз­ные годы в Чите, Красноярске, Мо­скве выходили его брошюры и книж­ки, десятки раз выступал он со ста­тьями в газетах.

Человек, имеющий библиотечку собственных изданий, и тот придир­чивый гость, показавший на «Рус­ском дизеле», как надо работать, и выпускник физмата, думающий над диссертацией о низовом хозрасчете в бригаде — все это одно лицо: бри­гадир токарей Читинского ордена «Знака Почета» машиностроительно­го завода, Владимир Александрович Шубин.

В бригаде Шубина за годы ее су­ществования было много, если мож­но выразиться, починов. Было пла­нирование снизу: бригадир составлял недельный план-график, освободив мастера от обязанности ежедневно давать задания, а рабочих — от не­обходимости ежедневно спрашивать: «Что сегодня делать?» Было норми­рование снизу, очень бурное, когда станочники чуть ли не каждый ме­сяц обращались к администрации с просьбой установить более высокие нормы выработки. Был поход за уп­рощение учета: вместо составления наряда за смену — наряд на месяц, вместо двухсот с лишним — всего один. Было поочередное бригадирство без всякой дополнительной оп­латы…

Тот, кто увидел бы в этом «починоманию», жарко вспыхивающие, но быстро гаснущие отклики на зло­бу дня, наверняка ошибся бы. За­мыслы Шубина возникали, по другому поводу. Менялись производство, технология, условия труда, состав бригады — и что-то отпадало, ут­рачивало надобность, но не исчезало бесследно. Скорее, переходило в но­вое качество, выливалось в иную, более сложную форму рабочей само­деятельности.

Это ‘ была спираль, где каждый виток добавлял бригаде порцию зна­ний и опыта. Планирование снизу приучало точно рассчитывать силы и время, ревностно следить за рабо­той цехов-поставщиков, от которых зависят станочники. Встречное нор­мирование обязало вникать в тон­кости технологии, искать новые приемы и методы обработки деталей — по сути бригада взяла на себя некоторые функции конструктора, технолога, нормировщика. Росли нормы, росла производительность, но труд не тяжелел. По этому пово­ду Шубин однажды заметил: «Уста­вал я, работая на станке, до тех пор, пока не стал рационализатором». Поочередное бригадирство имело цель: научить каждого токаря руко­водить коллективом. Их называли «бригадой бригадиров». Действи­тельно, впоследствии В. Штолев, А. Ротенфельд возглавили брига­ды, Ю. Пемин был выдвинут техно­логом, В. Наместников — в техни­ческий отдел завода, В. Миронычев стал экономистом цеха.

Но что было на вершине спирали и где вообще эта вершина, Шубин не знал. Он не был провидцем, путь подсказала практика. По его выражению, «бригадир» — тот же рабо­чий, только чуточку больше, на пол­корпуса впереди». И все же к чему должны привести новшества, кото­рые «не сразу и не гладко прижива­лись в бригаде, он представлял по-своему ясно: они; должны были, как ни банально это звучало, научить людей любить свое дело.

Говорят, порой работа не по душе, не нравится,— рассудил Шу­бин.— Это потому, что человек не­глубоко знает ее или выполняет ка­зенно. Ясно, такая работа быстро надоедает, кажется трудной, чужой. И так будет до тех пор, пока кто-то за тебя, а не сам думаешь, кто-то, а не сам заботишься, кто-то, а не сам создаешь условия. И вот вам удалось вложить в работу самую малость своего — и она уже не безразлична. Если сегодня получено от нее боль­ше, чем вчера, она уже привле­кает. Что-то познано о работе но­вое, глубже изучен процесс и. начи­нает тебе подчиняться — это уже зовет.    И вот    вам удалось что-то важное — это уже захватывает. Так начинается творчество.

Иногда Шубин кажется мне лири­ком, социологом, экономистом, по­литиком. Не потому, что после поездки в Италию он вдруг начал читать эмоциональные лекции об искусстве и художниках и сам художничает понемногу «для дома, для семьи», не потому, что книжные полки его вместили и Маркса, и Ленина, и подшивки педагогических журналов, и статистические спра­вочники по отраслям. Нет. Причина в том, что в работе Шубин видит не просто процесс обработки металла, а поэзию труда, его духовную, со­циальную сторону.

Шубин экспериментирует. Он сам (да простит меня Владимир Алек­сандрович!) представляется мне со­циальным экспериментом, который проводит время.

— Ну зачем вам нужен был ин­ститут? — спрашивал я Шубина.— Не растрата ли это образования, ес­ли дальше рабочей должности вы не идете?

— А разве бригадиру не надо знать—педагогику — парировал Шу­бин.— Ведь реформа с чего начиналась? С психологии, с ломки при­вычных понятий. Признание необхо­димости перемен — вот первый шаг к реформе. Институтская наука мне как раз пригодилась. Ну и вообще, если непосредственно к работе… Помню, шел перекос у нас при об­работке деталей. Бился так и сяк — не найду причину. А знал бы тогда интегральное и дифференциальное исчисления, то легко нашел бы ошибку.

От завода до квартиры Шубина — дорогу перейти. Мысли, которы­ми целый день полна голова, не ус­певают рассеяться. Вот его быстрые шаги по лестнице с бодрым трутуканьем марша, и домочадцы (же­на — воспитатель заводского детса­да, сын — фрезеровщик, дочь — кон­структор техотдела) знают, что у Владимира Александровича легко на душе.

Что-то получилось, удалось, и ужин пройдет в оживленных, близ­ких всем разговорах. Но вот шаги медленные, словно ноги бредут са­ми по себе. Шубин входит, сосредо­точенный, сразу в комнату.

Значит, так! Ваня Никишов про­сверлил за смену 26 блоков — ре­корд. Бригада ликует. Старший сме­ны Бородин не удержался и в бригадном дневнике добавил от себя строчку: «Молодец, Иван!» Дальше еще чище. Геннадий Косяков обра­ботал за смену 40 блоков. Пройти негде, все заставлено деталями. Смеется: «Глядите, во! Две нормы. Ну я пошел, приветик!» Снова все ликуют. Один только Вадим Намест­ников хмурится. Мне, говорит, не совсем ясно, нужны ли рекорды во­обще. Вот завтра кто-нибудь возь­мет да сделает 60 блоков. А к чему такая производительность на свер­ловке? Сможем ли мы за одну сме­ну отдать столько блоков в товар? Нет. Они будут лежать между опе­рациями, занимать место. И время, которое вроде бы сэкономили, про­падет впустую.

Он, как в воду глядел, этот Ва­дим Наместников. Косяков сделал рекорд — 40 блоков. Но сделал по одной операции, вот в чем за­гвоздка. А бригаде в этот день нуж­но было дать на сборку 20 полностью обработанных товарных бло­ков. Людей не хватало, одному при­ходилось успевать на нескольких станках. А где-то рядом был чело­век, который ворочал детали в не­нужный задел. Уходя, Косяков ли­ковал: он выжал все, что мог. А бригада в целом сорвала задание.

Шубин пошел в другие бригады: всюду возле станков росли горки де­талей.

—  Почему не сдаешь детали-то?— спросил он одного рабочего.

—  Еще не доделаны.

—  А зачем гонишь в задел, ведь сборка-то стоит?

—  Ну и что, я так больше зара­ботаю.

Да, со стороны казалось, что все до предела заняты, работа идет пол­ным ходом. А, сборка стояла.

Думает бригадир. Ужин давно ос­тыл. Зато вырисовывается нечто под­ходящее. Назовем это так: комплект­ный метод. Заданием для бригады служит сутко-комплект, утвержден­ный начальником цеха. Выдали вы товар в нужном количестве и номен­клатуре — двойная оплата за каж­дую деталь. Не выполнили то или другое — получай по тарифным рас­ценкам за все детали. Двойная опла­та за сверхкомплектные детали со­храняется лишь в том случае, если бригада устанавливает новый, повы­шенный сутко-комплект: излишняя де­таль никому не нуж­на, а стимул повы­шать весь комплект налицо. Но, допустим, одна смена не выполнила задания. Значит, она лишает­ся повышенной оплаты, несмотря на то, что бригада в целом сдала полный сутко-комплект. Доля этой смены пойдет дру­гим, которые обес­печили успех бригад­ного плана. Словом, жесткое, но справедливое распределение по труду.

Шубин просматривает газеты «Правду», «Экономическую», «Труд». Где-то заголовок выхватит, что-то через строчку пробежит, но если вдруг рубрика «Эксперимент», если там про организацию работы, про оплату, про стимулы, вчиты­вается в каждое слово, да не один раз, вслух начинает мнения выска­зывать, спорить сам с собой, даже рукой рубанет воздух — тут он по­хож на футбольного болельщика.

В самом деле, шубинцы многое испытали и от многого отказались в поисках эффективной системы оплаты. Пробовали делить зарабо­ток поровну — получалась уравни­ловка. Пытались давать задания в соответствии с разрядом — развивал­ся индивидуализм. Вводили услов­ный коэффициент, условный разряд, общее голосование и личное согла­сие в письменном виде — не то, не то… Добрались до КТУ — коэффи­циента трудового участия — и тут неудача. КТУ повысил производи­тельность, ликвидировал обиды, но пользы от этого цеху стало меньше — ведь тогда-то и пошли рекорды на задел, тогда-то и простаивала сборка.

Наконец, приняли гибкую и удоб­ную, как им кажется, форму сочета­ния материальных и моральных сти­мулов. В основе всего — выполне­ние суточного комплекта деталей. Оно оценивается коэффициентом два — двойной оплатой. Но есть еще четыре условия, невыполнение кото­рых может свести заработок токаря до тарифной ставки. Допустил брак  — долой 0,25 коэффициента, ос­тавил захламленным рабочее место, нарушил дисциплину или технику безопасности — минус 0,25 за каж­дый проступок.

Труд должен воспитывать все­сторонне — так считают Шубин и его товарищи. Вот почему свою си­стему они назвали «коэффициентом полезности труда» и в качестве доказательства ее надежности приве­ли несколько цифр. За минувшую пятилетку суточная выработка дета­лей в бригаде удвоилась, а число ра­бочих сократилось наполовину. Производительность труда у шубинцев выросла в 3,5 раза, а стоимость об­работки детали по расценкам снизи­лась также наполовину. При этом средне-сдельный заработок рабочего увеличился на 40 процентов, а фонд заработной платы остался на уровне 1965 года.

*    *    *

Учеником токаря он стал в три­дцать один год. Спустя полтора де­сятилетия я встретил известного в Забайкалье бригадира, Героя Соци­алистического Труда, заслуженного рационализатора республики, члена обкома партии, почетного граждани­на Читы. До того, как он пришел на завод, капитану запаса Шубину предлагали должности заведующего складом, начальника военизирован­ной охраны. После института он мог стать старшим технологом цеха. Он не принял ни тех, ни других предло­жений, подчинив, все, чего достиг, раз и навсегда избранной профес­сии.

— Если бы Шубин ушел из рабо­чих, он не был бы Шубиным,— ска­зал мне в откровении Константин Васильевич Тихонов, директор за­вода.

Если бы…

Но, собственно, зачем Шубину уходить из рабочих?

Какой смысл Шубину не оставать­ся Шубиным?

Г. ВОЛОВИН. (Корр. «Труда»).

Чита

 «Труд»