Вкус жизни

СССР: СТРАНА МЕЧТАТЕЛЕЙ, СТРАНА УЧЁНЫХ

 ЕСЛИ БЫ МИР Дегалъцева разделить на две половины и каждой из них одарить раз­ных людей — получились бы две самостоятельные и доста­точно полные жизни. Ими, думаю, многие не погнуша­лись бы, поскольку судьбы в них счастливые, есть призва­ние и признание, есть талант. И все же каждая порознь ста­ла бы ровно вдвое меньше, проще, ординарнее. И вряд ли хватило бы зоркости, чтоб разглядеть их и выхватить из потока себе подобных.

А главное — не поддается эта судьба делению. Нет линии, по которой можно бы провести водораздел, хотя и кажется, что она распадает­ся   сама   по   себе.

ПЕРЕДО МНОЙ копия на­градного листа на ведущего конструктора физической ла­бораторий Института физичес­ких проблем АН СССР Анато­лия Ивановича Дегальцева, в котором, как и подобает слу­чаю, перечисляются заслуги человека, представленного к высокой правительственной награде. Из представления видно, что Анатолий Дегальцев «конструирует уникаль­ные сверхвысокочастотные приборы, используемые в большом цикле работ по по­лучению и исследованию горячей плазмы, которые про­водятся коллективом научных сотрудников и инженеров под руководством академика П. Л. Капицы».

Для людей, небезразличных к тому, что происходит в на­уке сегодня и чего от нее можно ждать завтра, эта фраза скажет очень много. Я помню, как часто вам, кор­респондентам отдела науки, приходилось год назад, когда в газетах только-только про­мелькнуло короткое сообще­ние о плазменном шнуре, от­вечать на бесчисленные пись­ма читателей, которые про­сили: «Объясните, что они там открыли, академик Капи­ца и его сотрудники?» Люди, более знакомые с проблемой, интересовались природой плазмы, температурой ионов и прочими тонкостями. А кое-кто попросту не столько спра-шивал, сколько утверждал: «Это уже термояд?!»

Всем нам хотелось, чтобы это был именно термояд, — обыкновенная нетерпеливость» воспитанная стремительным веком. Мы видели, как чело­век покинул Землю. При нас началась эпоха атома, век электроники. Так почему бы не стать свидетелем рождения еще одной эры — эры управ­ляемой термоядерной реак­ции?!.. Здесь нет ни капли преувеличения — действитель­но, эра, эпоха.

Но великие открытия дают­ся только ценой великих уси­лий, и ход обуздания плаз­мы, увы, всего лишь под­тверждает это правило. В ла­боратории П. Л. Капицы по-новому подошли к проблеме получения горячей плазмы. Открылись совершенно новые ее свойства,  во многом пока необъяснимые и чрезвычайно любопытные. Возможно, эти работы явятся началом той тропы, которая приведет уче­ных к тайне, глубоко погре­бенной природой. Не исклю­чено, что наши надежды в этом плане преувеличены — увы, пора выводов пока не настала, идет поиск.

Так вот, Анатолий Дегальцев — один из тех, кто уча­ствует в этом поиске.

В экспериментальной фи­зике поиск — это бесконечное чередование   идей  в  экспериментов. Идею ворочают так и этак до тех пор, пока не соз­реет. Затем следует экспери­мент. Идею отбрасывают, что­бы заменить новой. И опять эксперимент. На следующей ступени все повторяется. Прервем эту цепочку в тот мо­мент, когда ученый сказал: «Есть идея!» Вот теперь и настает черед конструктора. Он знает общий замысел уста­новки, необходимой учено­му. Остается лишь реализо­вать его на бумаге в форме прибора, которого в природе пока не существует. То есть провести сложные, вровень проблеме, инженерные расче­ты. Вспомнить не только ос­новы, но и тонкости таких дисциплин, как механика, со­промат, технология материа­лов, техническая эстетика. И разумеется, конструктор не может оставаться в стороне от тех проблем, которые будут решаться с помощью этого прибора. То есть опять зна­ния.

Орден Трудового Красного Знамени, которым Анатолий Иванович награжден в прош­лом году,— это признание его вклада в развитие работ по физике плазмы. Оценка его отношения к делу. Признание таланта инженера-конструктора.

НО ПОЗНАКОМИЛСЯ я с Дегальцевым по другой при­чине. Как сообщили редак­ции, в Институте физических проблем открылась любопыт­ная выставка живописи: «Не пожалеете». Я приехал. Так и познакомился с Анатолием Дегальцевым — автором полотен.

Тут важно сделать небольшое отступление. Выставки в Институте физических проб­лем устраиваются довольно часто. Не только потому, что физики любят живопись и понимают в ней толк — кое-кто из исследователей сам увлекается изобразительным искусством. Непроизвольно возник свой «художествен­ный совет» — орган, конечно, неофициальный, но достаточ­но авторитетный и деятельный. «Совет» и устраивает вы­ставки московских художни­ков, задает тон в обсуждения их работ, а каждый, кто бы­вал при этом, имел возмож­ность убедиться, что разгово­ры об односторонности совре­менного «узкого» специалис­та, мягко говоря, несостоя­тельны.

Когда Дегалъцев показал коллегам свои полотна, ему предложили устроить выстав­ку. Он упирался несколько лет.  Разрываясь   между  противоречиями, желаниями. С одной стороны, он же мог не доверять вкусу тех, кто на этом настаивал. А с другой — знал уровень зрителя. В конце концов, тридцать его кар­тин перекочевали из подвала на стены.

Для многих коллег Дегалъцева выставка явилась откровением, о чем свидетель­ствуют записи в книге отзывов.

Я не буду говорить о моём творчестве художника, переска­зывать сюжеты картин и вообще как-либо их оценивать — выставку смотрели искусствоведы, их мнение здесь ценнее. П. А. Павлов, ответственный секретарь журнала «Искусство», приглашенный на обсуждение выставки: полотен, заранее предупредил автора, чтобы тот не рассчитывал на скидки: «Вы художник, а не любитель, потому и разговор нужно вести по самому крупному счету».

Досталось ли Дегальцеву? Да, пожалуй. Его ругали за «дегустаторство» различных манер. Советовали обратить внимание на то-то и то-то, хвалили за великолепный цвет и прекрасную композицию. Пейзажи — за их поэтичность. Этюды за темы русской старины — за ярко выраженное настроение. Ему советовали  попытаться  перевести свои стилизованные полотна на материал — будь то ткань или стекло витража. «И, конечно же, вам нужно больше выставляться».

В том разговоре не было ни натяжек, ни сладкой «пудры», которой порой по­крывают «пилюли», предна­значенные для любезного хо­зяина дома. Не зря ведь П. А. Павлов на мой вопрос от­ветил: «Если бы он встал пе­ред выбором, я бы ему посоветовал заняться искусством».

Но выбор Анатолий Иванович сделал уже давно. Каж­дый из нас через это прошел. Рано или поздно, заприметив собственные способности то в одной, то в другой области, мы теряемся в догадках: чем жертвовать? В конце концов, рационализм расставляет все на  свои места.

Таланту нужна школа. Он же растет непроизвольно вме­сте с человеком, а скорее подобен шагреневой коже: ис­чезает без следа, если талан­том не пользоваться, и напол­няется магической силой, лишь если его ежедневно кор­мить трудом и знаниями. А в сутках 24 часа. Через себя не перепрыгнешь. И, соответст­венно, наука (искусство) тре­бует жертв. Не до гармонии.

А Дегальцев не хотел жерт­вовать. В том-то все и дело.

Таланту нужна школа, и он получил её, вернее сам взял.  Анатолий учился в восьмилетке в одновременно вечерами в художественном училище. Потом поступил в архитектурный техникум, но закончить не успел — ушел в армию. А там сблизился с техникой и полюбил ее. По­нял, что одной любви мало и в армии закончил вечернюю среднюю школу. Потом рабо­тал мастером, лаборантом, чертежником. И одновременно учился в вечернем машино­строительном   институте.   По-

лучил диплом инженера-меха­ника, была у него уже и ин­тересная работа, и приличная зарплата, а забот прибавилось — ребенок появился, ка­залось бы, все—пора остано­виться. А он подает докумен­ты на вечернее отделение еще одного вуза — Московского высшего художественно-про­мышленного училища и полу­чает диплом художника-кон­структора, или, как еще гово­рят,   стал   дизайнером.

Мы подсчитали вместе: сколько же он учился вечера­ми?

       ПОЛУЧИЛОСЬ ЧИСТЫХ пятнадцать лет. Сравните со своей жизнью, прикиньте, много ли это. Только ведь и сейчас он не угомонился — трижды в неделю Дегальцев после работы ведет заня­тия изобразительного кружка при ЖЭКе Черемушкинского района. Учит детей и взрос­лых, желающих приобщиться к искусству, тому, чем сам владеет.

Больше всего в этом чело­веке подкупает его радостное, очень светлое приятие жиз­ни. Собственная дорога ему кажется прямой и ровной. Даже когда я, можно сказать, толкал Анатолия на рассказ о трудностях и неизбежных при таком ритме жертвах («в жизни столько соблазнов, ма­леньких радостей») — Дегаль­цев только посмеивался — лучше уж большие радости. Почему учился именно вече­рами? А какая разница? Больше подходили вечера. По­чему? Рано вырос. Какие бы­ли материальные условия? Нормальные, — не хуже других. Сестра — та училась на дневном, а здоровому мужику как-то не пристало сидеть на шее у родителей.

Я допытывался, видел ли он такой-то фильм, был ли на такой-то выставке, сколь­ко времени у него забирает каждый день дорога. И получалось все, «как у людей». Никаких пробелов или преи­муществ.

Вполне предвижу такой скептический возглас: а ради чего нужно вот так разрываться? Не слишком ли это дорогая цена — платить мо­лодостью за удовольствие сбе­речь все свои способности? И не тот ли это случай, когда человек пытается одной рукой ухватиться за поручни двух поездов?

Не тот. Потому что искус­ство работает на науку не абстрактно — реально. В кабинете академика П. Л Капицы рядом с книжными шкафами на металлической подставке возвышается не­большой прибор, прикрытый стеклянным колпаком. Глядя на чрезвычайно лаконичные линии его конструкции, ни­когда не подумаешь, что это и есть «сердце» плазменной установки — ниготрон. Ско­рее—забава художника, произведение искусства. Так он и есть. Потому что ниготрон — это, помимо всего про­чего» работа дизайнера Де­гальцева.

Дегальцев не строил далеко идущие честолюбивые пла­ны. Не выверял, что выгод­но-невыгодно, пригодится или нет. Ему нужно было раздви­нуть рамки собственного мира, чтобы наполнить жизнь воз­можно большим смыслом. Он искал и нашел гармонию, то равновесие, которое приносит радость бытия. И если за это не стоит платить ценой моло­дости, то за что же тогда стоит?

Н. Боднарук.

Фото А. АБАЗА,

«Комсомольская правда»