Люди трудовой славы. Сначала, два случайных вроде бы эпизода.
В Ленинграде, на заводе «Русский дизель» к токарю-расточнику подошел явно приезжий человек и начал подавать советы. Токарь недружелюбно оглядел гостя: костюм, галстук, очки.
— Много вас тут учить-то, — бросил он, — встань да сам и сделай.
Гость скинул пиджак, взял резцы, заправил их по-своему, запустил станок в таком режиме резания, что хозяин замахал руками:
— Останови, развалится, он к таким нагрузкам не приучен!
— Ничего, у меня такой же, — сказал гость. — Приучил.
…В Чите, на физико-математическом факультете педагогического института закончились государственные экзамены студентов-заочников. Новоиспеченные специалисты разъехались по городам и весям. А через год случай свел двоих на центральной площади областного центра.
— Где уж там творить, круговерть — программа, часы, педсоветы, инспекции районо. Свету белого не видно… А ты как? — отдавая долг вежливости, поинтересовался бывший однокашник.
— А я? Ничего. Диссертацию готовлю.
— Работа, стало быть, как говорится, непыльная, позволяет, — понимающе заметил сельский просветитель и, вдруг заторопившись, вяло попрощался и пошел своей дорогой.
В Иркутске, в книжном издательстве готовится к печати рукопись под названием «Реформа в рабочей спецовке». Автор ее не новичок, впервые взявшийся за перо. В разные годы в Чите, Красноярске, Москве выходили его брошюры и книжки, десятки раз выступал он со статьями в газетах.
Человек, имеющий библиотечку собственных изданий, и тот придирчивый гость, показавший на «Русском дизеле», как надо работать, и выпускник физмата, думающий над диссертацией о низовом хозрасчете в бригаде — все это одно лицо: бригадир токарей Читинского ордена «Знака Почета» машиностроительного завода, Владимир Александрович Шубин.
В бригаде Шубина за годы ее существования было много, если можно выразиться, починов. Было планирование снизу: бригадир составлял недельный план-график, освободив мастера от обязанности ежедневно давать задания, а рабочих — от необходимости ежедневно спрашивать: «Что сегодня делать?» Было нормирование снизу, очень бурное, когда станочники чуть ли не каждый месяц обращались к администрации с просьбой установить более высокие нормы выработки. Был поход за упрощение учета: вместо составления наряда за смену — наряд на месяц, вместо двухсот с лишним — всего один. Было поочередное бригадирство без всякой дополнительной оплаты…
Тот, кто увидел бы в этом «починоманию», жарко вспыхивающие, но быстро гаснущие отклики на злобу дня, наверняка ошибся бы. Замыслы Шубина возникали, по другому поводу. Менялись производство, технология, условия труда, состав бригады — и что-то отпадало, утрачивало надобность, но не исчезало бесследно. Скорее, переходило в новое качество, выливалось в иную, более сложную форму рабочей самодеятельности.
Это ‘ была спираль, где каждый виток добавлял бригаде порцию знаний и опыта. Планирование снизу приучало точно рассчитывать силы и время, ревностно следить за работой цехов-поставщиков, от которых зависят станочники. Встречное нормирование обязало вникать в тонкости технологии, искать новые приемы и методы обработки деталей — по сути бригада взяла на себя некоторые функции конструктора, технолога, нормировщика. Росли нормы, росла производительность, но труд не тяжелел. По этому поводу Шубин однажды заметил: «Уставал я, работая на станке, до тех пор, пока не стал рационализатором». Поочередное бригадирство имело цель: научить каждого токаря руководить коллективом. Их называли «бригадой бригадиров». Действительно, впоследствии В. Штолев, А. Ротенфельд возглавили бригады, Ю. Пемин был выдвинут технологом, В. Наместников — в технический отдел завода, В. Миронычев стал экономистом цеха.
Но что было на вершине спирали и где вообще эта вершина, Шубин не знал. Он не был провидцем, путь подсказала практика. По его выражению, «бригадир» — тот же рабочий, только чуточку больше, на полкорпуса впереди». И все же к чему должны привести новшества, которые «не сразу и не гладко приживались в бригаде, он представлял по-своему ясно: они; должны были, как ни банально это звучало, научить людей любить свое дело.
Говорят, порой работа не по душе, не нравится,— рассудил Шубин.— Это потому, что человек неглубоко знает ее или выполняет казенно. Ясно, такая работа быстро надоедает, кажется трудной, чужой. И так будет до тех пор, пока кто-то за тебя, а не сам думаешь, кто-то, а не сам заботишься, кто-то, а не сам создаешь условия. И вот вам удалось вложить в работу самую малость своего — и она уже не безразлична. Если сегодня получено от нее больше, чем вчера, она уже привлекает. Что-то познано о работе новое, глубже изучен процесс и. начинает тебе подчиняться — это уже зовет. И вот вам удалось что-то важное — это уже захватывает. Так начинается творчество.
Иногда Шубин кажется мне лириком, социологом, экономистом, политиком. Не потому, что после поездки в Италию он вдруг начал читать эмоциональные лекции об искусстве и художниках и сам художничает понемногу «для дома, для семьи», не потому, что книжные полки его вместили и Маркса, и Ленина, и подшивки педагогических журналов, и статистические справочники по отраслям. Нет. Причина в том, что в работе Шубин видит не просто процесс обработки металла, а поэзию труда, его духовную, социальную сторону.
Шубин экспериментирует. Он сам (да простит меня Владимир Александрович!) представляется мне социальным экспериментом, который проводит время.
— Ну зачем вам нужен был институт? — спрашивал я Шубина.— Не растрата ли это образования, если дальше рабочей должности вы не идете?
— А разве бригадиру не надо знать—педагогику — парировал Шубин.— Ведь реформа с чего начиналась? С психологии, с ломки привычных понятий. Признание необходимости перемен — вот первый шаг к реформе. Институтская наука мне как раз пригодилась. Ну и вообще, если непосредственно к работе… Помню, шел перекос у нас при обработке деталей. Бился так и сяк — не найду причину. А знал бы тогда интегральное и дифференциальное исчисления, то легко нашел бы ошибку.
От завода до квартиры Шубина — дорогу перейти. Мысли, которыми целый день полна голова, не успевают рассеяться. Вот его быстрые шаги по лестнице с бодрым трутуканьем марша, и домочадцы (жена — воспитатель заводского детсада, сын — фрезеровщик, дочь — конструктор техотдела) знают, что у Владимира Александровича легко на душе.
Что-то получилось, удалось, и ужин пройдет в оживленных, близких всем разговорах. Но вот шаги медленные, словно ноги бредут сами по себе. Шубин входит, сосредоточенный, сразу в комнату.
Значит, так! Ваня Никишов просверлил за смену 26 блоков — рекорд. Бригада ликует. Старший смены Бородин не удержался и в бригадном дневнике добавил от себя строчку: «Молодец, Иван!» Дальше еще чище. Геннадий Косяков обработал за смену 40 блоков. Пройти негде, все заставлено деталями. Смеется: «Глядите, во! Две нормы. Ну я пошел, приветик!» Снова все ликуют. Один только Вадим Наместников хмурится. Мне, говорит, не совсем ясно, нужны ли рекорды вообще. Вот завтра кто-нибудь возьмет да сделает 60 блоков. А к чему такая производительность на сверловке? Сможем ли мы за одну смену отдать столько блоков в товар? Нет. Они будут лежать между операциями, занимать место. И время, которое вроде бы сэкономили, пропадет впустую.
Он, как в воду глядел, этот Вадим Наместников. Косяков сделал рекорд — 40 блоков. Но сделал по одной операции, вот в чем загвоздка. А бригаде в этот день нужно было дать на сборку 20 полностью обработанных товарных блоков. Людей не хватало, одному приходилось успевать на нескольких станках. А где-то рядом был человек, который ворочал детали в ненужный задел. Уходя, Косяков ликовал: он выжал все, что мог. А бригада в целом сорвала задание.
Шубин пошел в другие бригады: всюду возле станков росли горки деталей.
— Почему не сдаешь детали-то?— спросил он одного рабочего.
— Еще не доделаны.
— А зачем гонишь в задел, ведь сборка-то стоит?
— Ну и что, я так больше заработаю.
Да, со стороны казалось, что все до предела заняты, работа идет полным ходом. А, сборка стояла.
Думает бригадир. Ужин давно остыл. Зато вырисовывается нечто подходящее. Назовем это так: комплектный метод. Заданием для бригады служит сутко-комплект, утвержденный начальником цеха. Выдали вы товар в нужном количестве и номенклатуре — двойная оплата за каждую деталь. Не выполнили то или другое — получай по тарифным расценкам за все детали. Двойная оплата за сверхкомплектные детали сохраняется лишь в том случае, если бригада устанавливает новый, повышенный сутко-комплект: излишняя деталь никому не нужна, а стимул повышать весь комплект налицо. Но, допустим, одна смена не выполнила задания. Значит, она лишается повышенной оплаты, несмотря на то, что бригада в целом сдала полный сутко-комплект. Доля этой смены пойдет другим, которые обеспечили успех бригадного плана. Словом, жесткое, но справедливое распределение по труду.
Шубин просматривает газеты «Правду», «Экономическую», «Труд». Где-то заголовок выхватит, что-то через строчку пробежит, но если вдруг рубрика «Эксперимент», если там про организацию работы, про оплату, про стимулы, вчитывается в каждое слово, да не один раз, вслух начинает мнения высказывать, спорить сам с собой, даже рукой рубанет воздух — тут он похож на футбольного болельщика.
В самом деле, шубинцы многое испытали и от многого отказались в поисках эффективной системы оплаты. Пробовали делить заработок поровну — получалась уравниловка. Пытались давать задания в соответствии с разрядом — развивался индивидуализм. Вводили условный коэффициент, условный разряд, общее голосование и личное согласие в письменном виде — не то, не то… Добрались до КТУ — коэффициента трудового участия — и тут неудача. КТУ повысил производительность, ликвидировал обиды, но пользы от этого цеху стало меньше — ведь тогда-то и пошли рекорды на задел, тогда-то и простаивала сборка.
Наконец, приняли гибкую и удобную, как им кажется, форму сочетания материальных и моральных стимулов. В основе всего — выполнение суточного комплекта деталей. Оно оценивается коэффициентом два — двойной оплатой. Но есть еще четыре условия, невыполнение которых может свести заработок токаря до тарифной ставки. Допустил брак — долой 0,25 коэффициента, оставил захламленным рабочее место, нарушил дисциплину или технику безопасности — минус 0,25 за каждый проступок.
Труд должен воспитывать всесторонне — так считают Шубин и его товарищи. Вот почему свою систему они назвали «коэффициентом полезности труда» и в качестве доказательства ее надежности привели несколько цифр. За минувшую пятилетку суточная выработка деталей в бригаде удвоилась, а число рабочих сократилось наполовину. Производительность труда у шубинцев выросла в 3,5 раза, а стоимость обработки детали по расценкам снизилась также наполовину. При этом средне-сдельный заработок рабочего увеличился на 40 процентов, а фонд заработной платы остался на уровне 1965 года.
* * *
Учеником токаря он стал в тридцать один год. Спустя полтора десятилетия я встретил известного в Забайкалье бригадира, Героя Социалистического Труда, заслуженного рационализатора республики, члена обкома партии, почетного гражданина Читы. До того, как он пришел на завод, капитану запаса Шубину предлагали должности заведующего складом, начальника военизированной охраны. После института он мог стать старшим технологом цеха. Он не принял ни тех, ни других предложений, подчинив, все, чего достиг, раз и навсегда избранной профессии.
— Если бы Шубин ушел из рабочих, он не был бы Шубиным,— сказал мне в откровении Константин Васильевич Тихонов, директор завода.
Если бы…
Но, собственно, зачем Шубину уходить из рабочих?
Какой смысл Шубину не оставаться Шубиным?
Г. ВОЛОВИН. (Корр. «Труда»).
Чита
«Труд»